Ах, весна...
Вспоминая весну своего детства, могу сказать, что она была совсем другая. Во-первых, не было асфальта. После того, как сойдет снег, земля на довольно долгое время превращалась в непролазную первозданную грязь, в которой резиновые сапоги застревали. О какой-либо другой обуви и речи не было. Нет сапог - сиди дома, не гуляй. Набегаешься, когда подсохнет. А под яркими лучами весеннего солнца сохло все прямо на глазах.
Во-вторых, весна моего детства была полна самых невероятных событий. Дома, под лавкой, в добротных, плетеных из ивовых прутьев корзинах высиживали потомство важные гусыни, которые очень больно щипались. А во дворе неприкаянно бродил несчастный гусак. Он чувствовал себя совсем никчемным и ненужным. Как же неузнаваемо менялись гуси после появления на белый свет прехорошеньких гусят! Неприметная птица мужского рода превращалась в отважного воина, настоящего красавца: шея лебединая, походка царская, голос могучий. Обходить гусака с семейством приходилось чуть ли не за километр. Словом, чем дальше, тем безопасней, иначе заклюет и имени не спросит.
В избе, около двери, за печкой, временно проживал еще теленок. До теплых дней и пока не окрепнет, поили его молоком и липовые веники подвешивали под самым носом. теленок быстренько набирал силу, становился неуправляемым, шалил. Значит, может жить в сарае, где ему и место. Во дворе наперегонки носились, смешно подпрыгивая, шустрые ягнята. Звонко пел петух, красуясь пламенно-красным гребнем. Отцовских чувств за ним не наблюдалось, но за курами своими он ухаживал так рьяно, что те неслись как рекордсменки, если не по два, то уж по одному яйцу в день обязательно.
А на подоконнике распускалась веточка тополя, срезанная и поставленная в воду заблаговременно, где-то в начале марта. Ее клейкие нежно-зеленые листочки служили как бы телеграммой от спешащей в наши края весны: встречайте, скоро прибуду.
Еще мы любили пробираться сквозь мокрые сугробы к первым проталинам. Промокнешь, полные сапоги воды наберешь, зато по земле побегаешь. Вокруг снег, почти зима, а ты уже в весне побывал, это ли не чудо? Достанется, конечно, дома любителям чудес, да кого это когда останавливало? Тем более, ругали-то больше для виду, что ж они, взрослые, сами разве детьми никогда не были!
Ш. ЕФРЕМОВА.
Файруза Гимаева
На Голгофу
На небе полная пасхальная луна.
Тишина Гефсиманского сада…
Иисус Христос, не ведавший греха,
Шел на Голгофу, спасти людей от ада.
Терзаемый предчувствием тревожным,
На коленях трижды Он просил Отца:
«Отче Мой, сделай возможным,
Чтоб миновала меня чаша сия,
Впрочем, как хочешь Ты, а не я».
Страдали ангелы, скорбя в небесах,
Видя, как Божий сын молился и страдал
За человечество, погрязшее в грехах
И на землю, обессиленный, упал.
Ранним утром следующего дня,
Приняв решение на крещенье кровью,
Пошел, смиренно голову склоня,
Вдохновленный Отчей любовью.
Раздался шум толпы, ищущей Его.
Стоял Христос среди учеников.
Целуя, указал Иуда на Него.
Свершилось это по желанию веков.
Иисуса, как злодея, по судам водили,
Ирод-царь толпе на растерзание отдал.
На голову ему венок терновый возложили,
Понтий Пилат распятию предал.
Под крики обезумевших злодеев,
Шел еле, спотыкаясь, чуть дыша,
От тяжести креста изнемогая,
Спаситель мира – безгрешная душа.
Как стая хищников, учуя жертвы кровь,
Толпа кричала: «Распни его, распни!».
Молча перенес Он удары вновь и вновь,
Жестоких испытаний мучительные дни.
Впились колючки в кожу головы,
Пот с кровью по вискам струился.
А сердце разрывалось от тоски:
За врагов своих Иисус молился.
От стука молота, вбивающего гвозди,
Померкло солнце, дрогнули небеса.
Смотрели ангелы, не смея заступиться,
Пораженные чудовищностью зла.
Подняли крест и опустили в яму,
Стон вышел из груди распятого Христа.
Стекает кровь Его на серый камень,
Приваленный к подножию креста.
Внезапно воцарилась тишина,
Проклятья прервались на полуслове,
От страха онемела ревущая толпа,
На землю в ужасе все пали поневоле.
Погасло солнце, землю тьма накрыла,
Крест окутала непроницаемая мгла –
То Бог Отец божественным покровом
Закрыл последние мучения Христа.
Вспышки молнии прорезали мрак,
Раздался грозный рев землетрясения,
Казалось, все земное разлетелось в прах,
Оцепенели ангелы от потрясения.
«Свершилось!!!»
- то крик последнего дыхания,
Вырвался из уст распятого Христа.
Для всей Вселенной он имел значение –
Не напрасна жертва Голгофского креста.
О, человечество, в тот страшный день
Свою ты совесть распяла на кресте.
Тяжелые грехи преследуют, как тень,
Но веруем, найдем спасение во Христе.
Диана Садыкина
Бедно, но вольно
Думала – маялась,
Строки лепила.
Перышком каялась,
Музе служила.
Четко сказала, твердо,
Вывела в свет.
Послушали – ответили,
Смысла печатать нет.
Напишу же банальность -
Рукоплещут довольно.
Вот и реальность:
Бедно, но вольно.
Я размазана у тебя на губах
Я размазана у тебя на губах,
Как тоскливая осень.
Как картинка в черно-белых тонах.
Забываюсь только в электричках,
Вокзалах и фото.
Порою теряюсь в чужих я привычках.
Пожалею через несколько сот веков
О непринятых вызовах.
Но напомню, что всегда была без оков.
И точно никогда не была лишней.
Уходила - умирала,
Воскресала в чьей-то жизни.
Оставалась на фото, реже - в сердцах
Неизменной.
Картинкой в черно-белых тонах.
Звенящий гулко первый день весны
Звенящий гулко первый день весны,
Сегодня я одета в черное.
Так глупо захотелось тишины
Без пресловутых первых молний.
И звезды сонно перестали осыпаться,
И наяву: ни радость, ни печаль.
Я утром не желаю просыпаться,
И затхло пахнет вечерний чай.
Душа, как кошка, - скорей за дверь,
На улицу, на воздух без запрета.
В самый первый весенний день
Я буду в черное одета.
Я за классику, за классиков
Я за классику, за классиков,
Я за слезы только по ночам.
Я за критиков с их рожей красненькой,
За наставников, строгих к мелочам.
Ватой зимней душа окутана
Ватой зимней душа окутана,
Вьюгой и ветром баюкана.
Серостью дней успокоена,
Дымом белесым напоена.
А метанья ее - издевки истины,
За века до того написанной.
Если б зима душу очистила,
Сбылась бы предначертанная истина.
Файзрахман Гумеров
Прости меня, мама!
Как мы в жизни по-детски беспечны,
Как наивно мечтали не раз,
Будто мамы у каждого вечны,
Словно звезды, что смотрят на нас.
Прикасаясь к малютке губами,
Чтобы знать, не стал ли жар горячей,
Сколько мамы склонялись над нами,
Сколько знали бессонных ночей!
Это помнят дожди и метели,
Да ночное свечение звезд,
Как до времени мамы седели
От житейского горя и слез.
Мир без мамы стал глуше, беднее,
Словно миг, озаренный, потух.
И напрасно на старой аллее
Ищут маму и взгляд наш, и слух.
Но забыть нам удастся едва ли
Мысль ту (может, и ни к чему):
Мамы нас от невзгод укрывали,
Ну а мы их... зарыли во тьму.
Не спасли самых добрых на свете,
Не прозрели в дрожании свеч...
Мамы смертны на этой планете,
И мы их не умеем беречь.
